Oн хoтeл зaкpичaть: «Я жив!», нo губы нe cлушaлиcь, a пaльцы нe шeвeлилиcь

 


Oн хoтeл зaкpичaть: «Я жив!», нo губы нe cлушaлиcь, a пaльцы нe шeвeлилиcь

Если кто-то наверху писал историю его жизни, то литератором он был очень неплохим — тут и сериал про маньяка, и военная драма, и политический детектив, и романтическая лав-стори, когда герой влюбился в беременную от другого женщину, находящуюся на восьмом месяце, с которой потом поселился на острове миллионеров.

Чего только в судьбе этого человека не было — этих коллизий хватило бы с лихвой на десяток человек. Эрик Неизвестный (это потом, на войне, он возьмет имя Эрнест, ведь Эрик как-то по-детски звучало) родился 9 апреля 1925 года в Свердловске.

Его дед, Моисей Иосифович Неизвестный, уральский промышленник, до революции владел крупной типографией. После того, как Советы все отобрали, Моисей стал работать простым наборщиком.

И тем не менее, по какой-то счастливой случайности, семья осталась жить в большом доме с пятью флигелями, часть комнат которого сдавалась. За постой квартиранты платили неплохие деньги. Весь чердак особнячка был забит книгами, которые дед когда-то печатал в своей типографии.

Именно типография спасла жизнь Моисею и его детям. Когда красные пришли арестовывать Моисея и его сыновей, один из которых служил у белогвардейца Дутова, а другой — у Колчака, супруга Неизвестного, Эсфирь Ароновна, не испугалась и вышла вперед:

— Молодые люди, постойте. В этой типографии печатались брошюры социалистов.

Женщина поднялась на чердак, нашла нужные книги и предъявила их красным. Те полистали брошюры, пожали плечами и никого не тронули.

…Мама Эрика, Белла Абрамовна Дижур, окончившая химико-биологический факультет Ленинградского педагогического института, была ученицей Владимира Ивановича Вернадского. Она принадлежала к школе генетиков, на которых в сталинское время были гонения.

Белла не могла заниматься наукой и устроилась на работу в обычную лабораторию, где делала анализы, и одновременно консультировала отдел криминалистики в милиции.

Белла Дижур с юности писала талантливые стихи и была невестой поэта Николая Заболоцкого. По дороге из Ленинграда в Свердловск она встретилась с молодым врачом-отоларингологом Иосифом Неизвестным и поняла, что влюбилась. Заболоцкий хоть и страшно обиделся на девушку, но дружеские отношения с ней сохранил.

В доктора Неизвестного просто невозможно было не влюбиться: он был настоящим джентльменом, признанным чемпионом по бильярду, в прошлом — белым офицером, высококлассным хирургом и бесстрашным человеком. Его поведение было настолько эксцентрично, что на Урале о нем впоследствии напечатали воспоминания современников.


Однажды в больнице, где он работал, за праздничным столом кто-то произнес тост:

— За великого товарища Сталина, благодаря которому мы выиграли войну!

Иосиф буркнул:

— Да с таким народом и Иван Калита бы выиграл.

Все переглянулись и повисла тишина. К счастью, на него никто не донес. Почему? Потому что считалось, что Неизвестный — чудаковатый доктор, что с него взять… Он лечил и соседских детей с их вечными отитами-гайморитами, и взрослых — простых людей и всю высокопоставленную верхушку Свердловска, прекрасно оперировал. Зачем такого доктора отдавать в лагерь? Чтобы он там лечил вертухаев?

Доктор Неизвестный был по-хорошему старомоден: всегда переодевался к обеду, носил галстук, ел вилкой и ножом даже тогда, когда весь обед состоял из кусочка хлеба, поджаренного на масле.


Вот в такой семье появился Эрик. Одно из наиболее ярких впечатлений его детства: мама с профессором Ягодовским проводят на дому опыты, вводя животным препарат гравидан, вытяжку из мочевины. Кстати, препарат был разработан Алексеем Замковым, мужем скульптора Веры Мухиной. Эрик увлекся экспериментами и ассистировал матери.

Дома был целый живой уголок. В аквариуме у мальчика жили аксолотли, которых еще называют «водяными собаками» — земноводные, похожие на тритонов. У них были рудиментарные, неразвитые легкие. Когда им вкалывали гравидан, они становились амфибиями.

Аксолотли забирались на камушек и дышали легкими. Потом, к сожалению, эти непостижимые существа умирали. Маленький Эрик переживал, но ничего не мог поделать и мечтал о том, чтобы какая-то волшебная сила спасла амфибий.


Несмотря на страсть к научным экспериментам, ребенком он был хулиганистым и отвязанным с невероятно вспыльчивым нравом.

— Наших бьют!

Заслышав крики ребят, Эрик хватал цепь или дубину, и мчался на подмогу. Недруги сразу же разбегались, словно от разъяренного быка на корриде. Хулиганы знали: с Неизвестным шутки плохи.

Лет с четырех Эрик начал лепить. Сначала человечка из мякиша хлеба, затем кентавра, а потом и целые скульптурные группы из глины. В восемь лет прекрасно рисовал, но еще не знал, кем будет, но был уверен обязательно — великим. Его детство прошло в атмосфере дискуссий — в доме обсуждались самые разные темы: от философии до медицины, от антропологии до политики…

Эрик Неизвестный учился в школе № 16 Свердловска. Его другом и одноклассником был печально известный Владимир Винничевский. Оба жили в центре Свердловска в квартале частных деревянных домов.


Каждое утро Винничевский заходил за Неизвестным и мальчишки отправлялись в школу. Отец Винничевского, Георгий Иванович, работал начальником бригады в городском коммунальном хозяйстве Свердловска, а мать, Елизавета Петровна, была бухгалтером.

Их семья по тогдашним меркам была весьма обеспеченной и оплачивала для сына частные уроки обучения игре на фортепьяно. Сероглазый положительный и тихий Володя ходил в кожаных ботинках, лëтном шлеме и козырял швейцарским перочинным ножичком. Винничевский был старше на два года, но мальчики учились по программе одного класса.


В свободное от уроков время Эрик и Владимир гуляли, ходили в кино и Свердловский театр музыкальной комедии. Винничевский часто бывал в доме у Неизвестных, играл с его младшей сестрой. Когда Эрик и Володя были подростками, в 1938 году, в Свердловске стали происходить ужасные вещи: стали пропадать дети.

Первой была четырехлетняя Герта Гребанова. Девочка исчезла в самом центре города, когда гуляла у своего дома. Через несколько дней ее нашли мертвой в огороде. Преступник нападал как на девочек, так и на мальчиков. Число жертв росло. Свердловск лихорадило от страха.


Поимку преступника удалось осуществить только через год благодаря бдительности трех курсантов Свердловской школы милиции, которым показался весьма подозрительным парень с маленьким ребенком.

Этим парнем оказался Винничевский. Он затащил ребенка в лес и готов был уже над ним надругаться. Курсанты задержали преступника.

В ходе следствия Винничевский признался в убийствах, дав показания, что записывал все преступления на бумаге, зашифровав текст.


17 ноября 1939 года Эрик Неизвестный был вызван на допрос. Лейтенант Лямин попросил его охарактеризовать друга, на что он ответил:

— Я могу сказать, что он был очень скромным мальчиком, застенчивым, любил побыть один, часто в школе он забивался где-нибудь в угол или стоял у стены. Будучи с ним, я говорил о девушках, и он всегда отзывался о них с некоторым отвращением и говорил, что не хотел бы вступать в половую связь и никогда не вступал…


11 ноября 1940 года, в возрасте семнадцати лет, Винничевский был расстрелян. Он стал единственным расстрелянным по этому сталинскому закону подростком, казнь которого документально подтверждена. На Эрика это событие произвело ужасающее впечатление: однажды он оставил Винничевского наедине со своей пятилетней сестрой. В Свердловске 30-х никто и подумать не мог, что ужас на весь город наводит школьник.

Но вскоре о Винничевском забыли: началась война. В августе 1942 года, Эрик Неизвестный, приписав себе год, ушел добровольцем на фронт. Юноша стал курсантом Туркестанского пулеметного училища. В октябре 1943 года младший лейтенант Неизвестный был направлен в действующую армию. В 1944 году Эрнст был назначен командиром стрелкового взвода.

В конце Великой Отечественной войны 22 апреля 1945 года в Австрии 20-летний Эрнст повел бойцов в атаку и был тяжело ранен — поврежден позвоночник, ранение легкого, пневмоторакс. О том, как это все произошло, он плохо помнил. В наградном листе было написано, что боец Неизвестный ворвался в траншею и скосил шестнадцать фашистов автоматным огнем.

Эрнст был должен умереть, но какая-то сила уберегла его. Воздух со свистом вырывался из его прострелянного легкого. Почему-то ему вспомнились бедные аксолотли из его аквариума, хватающие воздух, не в силах надышаться.

Тяжело раненного, без сознания, его доставили в госпиталь. Неизвестный очнулся от яркого света и услышал:

— Пульс не прощупывается, дыхание отсутствует. Мертв!

Он хотел закричать: «Я жив!», но губы не слушались, а пальцы не шевелились. Санитарам было приказано:

— Уносите!

Измотанные солдатики потащили его и уронили. От боли Эрнст очнулся и закричал. Врачи оторопели, вкололи ему обезболивающее, впрыснули камфору и принялись штопать. Пережив клиническую смерть, Эрик, закованный в гипс, еще долго не мог связаться с родными.

Но бюрократическая машина была запущена, родители получили похоронку: «Ваш сын был смертельно ранен в бою». Отец за ночь стал седым, а мать не поверила и твердила: «Я знаю, что мой сын жив!»


Получилось так, что Неизвестный был объявлен мертвым и посмертно награжден орденом Красной Звезды. Награда нашла его только через 25 лет.

К юбилею Отечественной войны архивариусам поручили найти для молодых армейцев занимательные и поучительные истории. Один из них отыскал могилу Эрнста Неизвестного и документы, подтверждающие награждение. Только тогда награда нашла героя.

Когда сняли гипс Эрнст стал похож на черепаху без панциря. Три года после войны Неизвестный мог ходить только на костылях – были страшные боли, от боли он даже стал заикаться. Боль утихала только от морфия. Чтоб отучить сына от наркотика, отец сказал:

— Подохнешь. Уж лучше спирт…


После войны Неизвестного послали учиться в Академию художеств в Риге и как инвалиду войны выделили собственную жилплощадь. На занятия он ходил в военной форме с нашивками и медалями. Ректор академии Залькалис, скульптор и друг родителей, опекал студента.

Это раздражало кого-то из руководства, настроенного антисоветски к «оккупанту». В академии художники никогда сами не готовили глину для работы: им приносили ее подсобные рабочие. Однажды студент Неизвестный опустил руки в ведро и вытащил их по локоть в крови: кто-то насыпал в глину толченого стекла.

Жаловаться он не стал, но атмосфера вокруг героя войны стала накаляться. Не дожидаясь других проблем, Эрнст написал заявление об уходе из Академии, оставил свое жилище одинокой женщине с ребенком, и уехал в Москву, где поступил в Суриковский институт.

Неизвестного приняли с условием, что он не будет претендовать на общежитие. Пришлось жить в общежитии нелегально, а иногда ночевать на вокзалах, положив под голову чемоданчик.

По совету родителей Эрнст обратился Сергею Меркурову, одному из ведущих скульпторов Москвы, знакомому матери, с просьбой взять на работу. Ему досталась роль «мальчика на побегушках». В обязанностях Неизвестного было подметать полы, помогать в лепке и бегать за водкой.


Меркуров, которого очень любил Сталин, жил барином, на его обеды приходило полсотни человек. Ему часто поручали лепить статуи Ленина и Сталина.

За ночлег Эрнст работал истопником у скульптора Кербеля, но оставался бездомным и нищим. Голодным и невыспавшимся шел на занятия. Между тем, работа студента третьего курса Эрнста Неизвестного получила международную медаль и была приобретена Третьяковской галереей, а работа пятого курса — «Строитель Кремля Федор Конь» была выдвинута на Сталинскую премию и куплена Русским музеем.

В кассе студенту неожиданно выдали внушительную пачку денег, которая не умещалась в руках. Неизвестный подумал: «Вот здорово! Получаешь от работы удовольствие, а за нее еще и платят!»

Эрнест мог помогать какому-нибудь знаменитому скульптору «за спасибо» и почитал за счастье учиться у него и работать с ним. У него появился собственный почерк и мастерская, но вскоре Неизвестный попал в опалу.

Знаменитая выставка авангардистов открылась в Манеже 1 декабря 1962 года. Никита Сергеевич трижды обошел зал и разразился криками:

— Дерьмо собачье! Осел хвостом лучше мажет! П…сы! Проедают народные деньги, а производят г…но.

Немного успокоившись, Хрущев протянул руку Неизвестному:

— В вас сидит дьявол и ангел. Имейте в виду, дьявола мы уничтожим.

После конфликта с Никитой Хрущевым, Неизвестный исключен из Союза художников.


О смерти Хрущева в сентябре 1971 года Эрнст узнал от таксиста. Удивительно, что в ту же секунду у него в голове возникла модель памятника Никите Сергеевичу. Умом Неизвестный понимал, что надгробие Хрущеву ему ваять не позволят.

Но после похорон к нему пришел сын Хрущева:

— Мы хотим поручить вам изваять надгробие отца.

— Почему мне?

— Это завещание Никиты Сергеевича.

Открытие памятника на Новодевичьем состоялось только через три года. Вот такая ирония судьбы.


Эрнст Неизвестный добился признания, но так и не мог ездить по миру с выставками: его не выпускали. Ему в голову пришла назойливая мысль: «Мне уже пятьдесят, а я так и не увидел Микеланджело!»

За четверть века его творческой жизни государство купило у него только пять работ. Ему обещали-обещали, а потом говорили: «Суслов возражает!»

Власть не смогла по достоинству оценить талант и свободомыслие Неизвестного. И ребра ему ломали, и избивали, и угрожали, и работы в мастерской разрушали, чего только не было в судьбе этого человека…

Один из знакомых ему посоветовал: «Эрнст, беги, пока не поздно!» В 1976 году Неизвестный уехал по израильской визе с шестьюдесятью долларами в кармане. Жена, художница Дина Мухина, отказалась ехать. Дочь Ольга осталась с ней.

Жизнь помотала его по миру: Израиль, Швейцария, США. С 1977 года Эрнст Неизвестный проживал в Нью-Йорке и работал в Колумбийском университете. Со своей второй женой Эрнст познакомился благодаря своей давней подруге Татьяне Харламовой.

Она привела в мастерскую к Неизвестному свою приятельницу Анну Грэм, эмигрантку из Москвы.


Анна была замужем и на восьмом месяце беременности. Что-то в этой женщине зацепило Эрнста и он влюбился. Умная и внимательная Анна откланялась и укатила на своей спортивной машине.

Но жизнь продолжала их сталкивать вновь вновь. Родив дочь, Анна через некоторое время стала женой Неизвестного и поселилась с ним в его особняке на острове миллиардеров Шелтер, неподалеку от Нью-Йорка.


Эрнст Неизвестный скончался 9 августа 2016 года в Нью-Йорке, на 92-м году жизни.


P. S. Владимира Винничевского похоронили под Свердловском, на 12-м километре Московского тракта, в расстрельной траншее, как и других приговоренных к высшей мере.

По странной прихоти судьбы именно в этом месте в 2017 году появилась скульптура «Маска Скорби», которую создал школьный друг Винничевского – Эрнст Неизвестный.


«Явилacь в вecьмa oткpoвeннoм видe нoчью»: мужчины cмoтpeли нa Oльгу Apoceву c бeзгpaничным oбoжaниeм

 


«Явилacь в вecьмa oткpoвeннoм видe нoчью»: мужчины cмoтpeли нa Oльгу Apoceву c бeзгpaничным oбoжaниeм

— Ну что, Боренька, сегодня опять под каблуком? — подтрунивали над Борисом Рунге в курилке.

Тот лишь добродушно потирал руки:

— А вы попробуйте, поспорьте с нашей Ольгой Александровной! Сами быстро под каблуком окажетесь!


ЧУЖОЙ УСПЕХ, ПОВОД ДЛЯ ОБИДЫ

В то время как «Кабачок «13 стульев»» делал Ольгу Аросеву звездой всесоюзного масштаба, в родном Театре Сатиры ее держали, как говорится, «в черном теле».


Десять долгих лет она оставалась актрисой без ролей, формально числясь в труппе с мизерной зарплатой и не получая ни одного серьезного предложения от Валентина Плучека. И все из-за одной неосторожной фразы, брошенной ею в актерской курилке:

— Вот если бы у нас главным был Весник…

Кто-то тут же донес, и разгневанный Плучек вызвал артистку на «ковер»:

— Вы слишком много о себе возомнили, Аросева! — кричал он, стуча кулаком по столу. — Место в труппе вам сохраню, но новых ролей не ждите!

И ведь сдержал слово. Пока вся страна смеялась над репликами Пани Моники, Ольга Александровна тихо сидела на галерке, наблюдая за репетициями спектаклей, в которых ей не было места.


Это противостояние между двумя сильными личностями напоминало спектакль с непредсказуемым сюжетом. Аросева с ее острым языком и неукротимым нравом постоянно нарушала тот самый «благоприятный моральный климат» в театре, о котором так мечтал Плучек.

А уж когда популярность «Кабачка…» достигла невероятных высот, их столкновение стало и вовсе неизбежным:

— Ольга Александровна, ну как вы можете?! Вчера вся страна смотрела этот… ваш кабацкий трюкачок!- раздраженно стуча пальцами по столу, не выдержал Плучек.

— Валентин Николаевич, милый, миллионы зрителей — это вам не «кабацкий трюкачок», это народная любовь, — сладко улыбаясь, ответила та.

— Народная?! — фыркнул он, нервно почесывая затылок. — Так и запишем: советский народ развивается в сторону плоского юмора!

— Ах, оставьте ваш снобизм.! Вчера ко мне на улице подошла уборщица из Эрмитажа. Плакала, благодарила за смех. Разве это не искусство — давать людям передышку от их тяжелой жизни?


Ирония заключалась в том, что именно благодаря Пани Монике Театр Сатиры обрел невиданную популярность. Плучек же, всю жизнь стремившийся к созданию высокого искусства, не мог простить Аросевой, что она нашла путь к сердцам зрителей без его режиссерского участия. Десятилетний бойкот актрисе стал своеобразной местью за такой независимый успех.

Но жизнь расставила все по местам. Когда тяжело больной Валентин Николаевич пришел просить прощения, Ольга неожиданно проявила великодушие.


БОРЕЧКА

После смерти своего четвертого мужа Аркадия Погодина замуж актриса больше не выходила. Но были в ее жизни отношения, которые трудно подогнать под обычные рамки.

Невысокий седеющий мужчина с добрыми глазами Борис Рунге стал для нее всем сразу: преданным другом, кем-то вроде приемного сына, нуждающегося в заботе, мужем… После тяжелой утраты именно его присутствие помогло Ольге Александровне не замкнуться в своем горе.


Они создали удивительный домашний уклад, где Аросева с ее властным характером взяла на себя все бразды правления, а Рунге с радостью подчинялся. Актриса выбирала ему костюмы, следила за диетой, расписывала режим дня. Он же смотрел на нее с безграничным обожанием, словно ребенок на любящую, но строгую мать.

Его собственная квартира на Малой Грузинской пустовала. Все знали, что найти Борю можно только на даче актрисы во Внуково, в небольшой комнатке, которую она ему выделила.

Коллеги с добродушной усмешкой наблюдали за этой необычной парочкой: царственная Аросева в своих элегантных нарядах и ее верный «дружочек» Рунге, скромно семенящий следом.


— Ну что, Боренька, сегодня опять под каблуком? — подтрунивали над ним в курилке.

Рунге лишь добродушно потирал руки:

— А вы попробуйте, поспорьте с нашей Ольгой Александровной, сами быстро под каблуком окажетесь!

На что та, проходя мимо, с улыбкой добавляла:

— Это не каблук, дорогие мои, это железная дисциплина! Без нее наш Боречка и носки разные наденет!

Театральная братия смеялась, но в глубине души многие завидовали этой удивительной дружбе. В их странных на первый взгляд отношениях было больше тепла и взаимопонимания, чем в иных семейных союзах.

Ольга Александровна ухаживала за своим другом, когда тот тяжело заболел: ставила ему уколы, варила бульоны. Когда врачи разводили руками, актриса упрямо искала новые лекарства, консультировалась со светилами медицины, даже народные средства пробовала.


Его уход в 65 лет стал для нее сильнейшим ударом, от которого она так и не оправилась до конца. Впервые за свою жизнь эта сильная женщина дала слабину. Казалось, вместе с Боречкой из нее вырвали часть души.

Коллеги вспоминали, как однажды застали ее в гримерке, сидящей перед зеркалом и бессознательно повторяющей его любимые реплики из «Кабачка…». По ее щекам текли слезы.

— Я же говорила ему беречь желудок, — только и смогла выдавить она, сжимая в руках его старенький шарф.

НАСТАВНИЦА И ПОДОПЕЧНЫЙ

Лишившись друга, Ольга Александровна словно искала в новых отношениях возможность реализовать свою потребность опекать. С Анатолием Гузенко повторилась знакомая схема: она — мудрая наставница, он — талантливый, но ранимый протеже.


Их связь вызывала пересуды: королева сцены и робкий актер на 20 лет младше. Но для Аросевой это была очередная глава ее личной драмы. Снова войти в роль сиделки, снова провожать в последний путь. Когда коллеги осмеливались задавать ей вопросы, реагировала резко:

— Вы что, протокол допроса составляете? Я прожила достаточно, чтобы не отчитываться перед сплетниками.

В этих словах звучала не только обида, но и горькое осознание: все ее «приемные сыновья» уходили слишком рано. Сначала Погодин, потом Рунге, теперь Гузенко… Казалось, судьба нарочно давала ей возможность заботиться, чтобы потом снова и снова лишать тех, к кому прикипело сердце.


Молодой актер Александр Олешко тоже попал в число любимчиков Аросевой.

— Ой, какой симпатичный мальчик! – озорно бросила ему вслед легендарная актриса, когда впервые увидела в Театре Сатиры.

И совсем скоро пригласила новичка в спектакль «Неаполь — город миллионеров». Желая произвести на нее впечатление, Олешко решил «блеснуть» и в гримерке обильно надушился… виски, по ошибке приняв бутылку за парфюм. Пикантность ситуации добавлял тот факт, что его взяли в театр на место актера, уволенного за пьянство.


Аросева мгновенно уловила спиртовой шлейф, и тут же начала расследование. Под подозрение попали даже Спартак Мишулин с Натальей Селезневой! Когда же правда всплыла, Олешко ожидал разнос, но вместо этого получил билет в «театральную семью».

Однажды Александр признался 74-летней Ольге Александровне в неловком сне, где она явилась ему обнаженной. Та ничего не сказала. Но уже на следующий день преподнесла другу свои мемуары «Без грима» с провокационной надписью: «Приятных сновидений, целую, твоя Оля».

Так началась их особая дружба. Аросева, которую многие боялись, стала для Олешко и наставницей, и своеобразной музой.


До последнего вздоха она оставалась бойцом. Квартира, дача, помощницы, любимая собака — все это требовало денег, а значит, работы. О своей болезни народная артистка не сказала никому. Просто однажды перестала отвечать на звонки. Когда 13 октября 2013 года ее не стало, многие не поверили. Казалось, Аросева будет всегда!

Но даже уйдя из жизни, она оставила своим поклонникам частичку своего юмора, любви… И фразу, которую часто повторяла:

— Жизнь — это не драма, это комедия. Просто не все это понимают.


«Ухoдилa я пo-мужcки, зaбpaв тoлькo cынa и пишущую мaшинку…»

 


«Ухoдилa я пo-мужcки, зaбpaв тoлькo cынa и пишущую мaшинку…»

Темноволосая худенькая девчонка в майке и сатиновых трусах крутилась под ногами у соседей в ташкентском дворике. Сосед, дядя Садык, готовивший во дворе плов, цокнул на нее языком:

— Динка-хон! Ты такой худой! Кушай больше, будет морда красивый.

Дина рассмеялась. Хон — это ласковое, уважительное обращение в Ташкенте, ее городе детства. Дина Рубина родилась в столице Узбекской ССР в 1953 году.


Ее родители встретились в Ташкенте после войны. Мама, Рита Александрова Жуковская, молоденькая учительница, эвакуировалась из Полтавы, а отец, художник Илья Давидович Рубин, оказался в Ташкенте после войны, демобилизованным лейтенантом.

Молодая семья долго не имела своего жилья и ютилась по съемным клетушкам с земляным полом. Если кто-то из жильцов готовил что-нибудь особенно вкусное, то обязательно угощал соседей. Так делала и ее мама — в доме всегда пахло наваристым борщом, пирожками с капустой и картошкой. Жили дружно и весело.

Соседка, пропитая тетка, попыхивая папироской, говорила:

— Каждый советский человек должен отсидеть как минимум восемь лет, чтобы быть ближе к народу.

А ее сожитель весомо добавлял:

— По-моему, и двух вполне достаточно.

…Рита Александровна выбрала дочери имя в честь популярной актрисы Дины Дурбин. Но Дурбин была холеной красавицей-блондинкой, а девочка родилась черненькой и некрасивой, но очень живой и вертлявой.


Маленькая Дина целыми днями носилась по двору в шлепанцах и сатиновых трусах, с вечно сбитыми локтями и коленками. В школе Дина была неизменным шутом — провоцировала учительницу и развлекала ребят. Конечно, мальчики на нее серьезного внимания не обращали — им нравились совершенно другие девочки.

К тому времени финансовое положение семьи Рубиных улучшилось: отец получил наследство, большая часть которого пошла на взнос за кооперативную квартиру, а остаток — на пианино, купленное специально для Дины. Детство закончилось, началась музыкальная школа.


«Сколько себя помню, меня обуревало стремление заполнить лист бумаги буквами, словами, строчками. Все время что-то строчила. А мама мою писанину беспощадно выбрасывала — надо было заниматься музыкой, готовиться к контрольной по математике…»

Внезапные перемены с внешностью Дины произошли после девятого класса. Девочка уехала с родителями на лето в санаторий. В горах Чимгана случилось чудо: некрасивая девочка оформилась из гадкого утенка в достаточно обустроенного лебедя. Не вполне себе белоснежного, но очень ладного.

Болтающиеся руки и ноги приобрели удлиненный вид и начали действовать плавно и соразмерно, кудрявые волосы отросли и волнами падали на плечи, миндалевидные глаза сияли загадочным внутренним светом. Приехав на 1 сентября в школу, Дина заметила, как мальчишки смотрят на нее во все глаза.


Она тоже влюблялась и тут же наделяла героя своего романа рыцарскими доспехами, внимательно присматривалась к его жестам, словечкам, деталям поведения.

Однажды Дина, которой было пятнадцать лет, прочла в журнале «Юность» рассказ, подписанный «Наташа Хмелик, 8 класс». Девушка удивилась: «Я тоже так могу», и отправила в редакцию свой ироничный рассказ «Беспокойная натура».

К ее удивлению, рассказ напечатали и прислали ей гонорар — 98 рублей, по тем временам большие деньги. Успех Дина приняла спокойно: как будто это была игра и звездная болезнь ее миновала.


После школы Дина поступила в ташкентскую консерваторию и безоглядно влюбилась. Ее избранник был молодым инженером. Чувство Дины было огромным, но потом, спустя много лет, она иронически заметила:

«Просто ключ какой-то повернулся внутри… Человек должен быть готов к сильной любви. А мы оба были детьми и просто не вынесли обрушившегося на нас огромного чувства».

Они поженились и начали совместную жизнь в квартире родителей мужа, как это было раньше принято. Вскоре родился сын Дмитрий. Ребенок был беспокойным и молодая мать от усталости валилась с ног. Если малыш под утро заходился криком, Дина быстро кормила его и шла с коляской на бульвар, даже если на часах было четыре утра.

На воздухе ребенок спокойно дремал, а она садилась на лавочку, качала сына, доставала блокнот и начинала писать на коленке. Так в скверике ранним утром родилась пронзительная повесть «Когда же пойдет снег?», принесшая молодой писательнице всесоюзную славу.

По сюжету повести, пятнадцатилетняя девочка Нина встречает свою любовь накануне смертельно опасной операции. По этому произведению был снят фильм, поставлены теле- и радиоспектакль, написана пьеса, которая много лет шла на сцене Московского ТЮЗа.


В 24 года Дина Рубина членом Союза писателей — на тот момент самым молодым в стране. В Ташкент специально приезжали знакомиться с ней. Супруг не принял успех Дины и ее творческую ипостась. Начались необоснованная ревность, большие претензии и крах любви…

«Уходила я по-мужски, забрав только сына и пишущую машинку. Больше мне ничего не было нужно», — скажет Дина Ильинична.

Дина ушла с ребенком к родителям и не сомневалась: она сама заработает на жизнь. Так оно и вышло — на гонорары Рубина купила однокомнатный кооператив. Но квартирка была такой крохотной, а спальное место — одна раскладушка на двоих.


Дина после развода долго оставалась одинокой. Но однажды в Москве, ее друг, композитор Шандор Каллош, сказал:

— Диночка, хочу вас представить одному гениальному художнику!

Она подумала: только мне этого не хватало! На художников она насмотрелась с детства: ее отец был художником и весьма деспотичным человеком, он не разрешал Дине и ее младшей сестре приводить в дом гостей когда работал.

И все-таки Шандор был настойчив и буквально затащил Дину в мастерскую художника Бориса Карафелова. Дина дежурно подарила Борису свою книжку и быстро распрощалась. Это не была любовь с первого взгляда.

Рубина уехала в Ташкент. Спустя некоторое время Шандор привез Дине ее портрет, написанный Борисом, в качестве подарка. Портрет ей не понравился.


Время от времени Дина бывала в Москве по литературным делам. Однажды вечером она зашла во Дворец пионеров на Миусской площади и неожиданно встретила там Бориса Карафелова, который вел там студию.

Борис поднимался по лестнице и она неожиданно его окликнула по имени. Он обернулся и вот тогда началась история их любви.

На первое свидание Борис повел Дину в обкомовскую столовую, где после 16:00 можно было поесть за какие-то копейки. Денег у художника не водилось: большая часть зарплаты, которая была 90 рублей, уходила на холсты, кисти и краски. Дина же была вполне обеспеченной, она получала гонорары за повести и рассказы, переводы узбекских авторов, плюс заработок на радио…

И вот они идут в столовую: Борис в облезлом пальто с каракулем и Дина, у которой в кармане пятьсот рублей. Неожиданно Борис обмолвился, что у него день рождения — 38 лет. Рубина предложила:

— Раз такое дело, я вас приглашаю отметить свой день рождения со мной в ЦДЛ. Это мой подарок!


Ресторан ЦДЛ был закрытым заведением, очень респектабельным, с дубовым залом, лестницей, с которой вроде как падал император Александр II.

Вахтер злобно посмотрел на странную парочку: худенькую, модно одетую молодую женщину в дубленке и джинсах и бородатого мужчину в облезлом каракуле:

— Не положено!

Дина очаровательно улыбнулась и решила пошутить:

— Мы хотели перекусить.

— Вы не знаете, что нужен билет!?

— Какой? Проездной?

— Девушка, вы откуда свалились? Билет Союза писателей.

Дина изобразила полное изумление и вытащила из кармана книжицу.

— Ах вот этот?

Вахтер крутил, вертел ее и хотел поймать Рубину на подлоге. Ведь очевидно, что тощая в джинсах девица может быть только чьей-то любовницей и никак не писателем. К удивлению вахтера, документ был настоящий.

Через несколько минут пара расположилась за одним из столиков ресторана и сделала заказ. В тот вечер они просто объелись на двенадцать рублей: начали с борща, заказали отварной язык, маслины, потрясающие пирожки и тарталетки с сыром и печенью. Потом пили вино, разговаривали и рассматривали посетителей в зале. Рубина тихонько сказала:

— Смотрите, за соседним столом сидят Битов, Искандер и Вознесенский.

Борис огляделся и произнес:

— По-моему, мы здесь самые симпатичные люди.

Когда он это сказал, Дина поняла, что Борис ей нравится все больше и больше. А потом они просто гуляли по Москве и Рубину это очень подкупило. Конец марта, взрослый одинокий мужик бродит со взрослой одинокой молодой женщиной, абсолютно не пытаясь ее затащить в свою квартиру.


И к слову, Борис и предложение сделал, основываясь на абсолютно платонических ощущениях. Дина, когда уже они были женаты, спросила:

— Боря, как ты мог? Как могло случиться в наш век, что ты делаешь предложение женщине, ни разу не переспав с ней?

Он ответил красиво:

— Милая моя! Я — художник и вижу пропорции тела.

После того первого свидания Дина уехала в Ташкент. Борис стал ей писать письма. Но что это были за письма! Дина Ильинична говорила:

«…мой муж — дислексик. То есть будучи абсолютно грамотным человеком (в отличие от меня он точно знает, чем отличается сложноподчиненное предложение от сложносочиненного), он не может писать грамотно. Все равно напишет с ошибками. Поэтому письма Бори состояли из одного слова: «Любимая». А дальше — рисунок. А мне-то хотелось текста!

На рисунки я, честно говоря плевала, мы этого накушались с детства, Я с двух лет модель, у меня все всегда завешано картинами. Но писать пространно Боря не мог. Помню, когда я дочку родила, он прислал записку: «Мои дорогие девочки…», и дальше — рисунок».

Летом Дина поехала отдыхать на Украину, и зная, что Борис гостит там у мамы, позвонила ему:

— Знаете, я буду в тех краях проездом мимо Винницы.

Боря ответил:

— Я приду встречать ваш поезд.

В три часа ночи поезд остановился в Виннице, Дина достала заранее купленную дыньку и выскочила на перрон. Там уже стоял Борис с букетом цветов. Рубина протянула ему дыню, а он вдруг попросил:

— Дина, выходите за меня.

Она в ужасе прошептала:

— Поезд уходит. Стоянка всего три минуты.


Борис запрыгнул вместе с ней в вагон, протянув рубль проводнику. Вот такая романтика. Но пожениться быстро не получилось. Карафелов приехал в Ташкент на три дня. Пришлось купить за двадцать пять рублей справку, что невеста беременна. Тогда они отправились в ЗАГС, где их брак зарегистрировали.

Родственники Дины негодовали: отец хотел, чтобы дочь блюла себя в творческом одиночестве. Но со временем отношение близких Дины к Борису сгладилось — стало понятно, что Карафелов мужик надежный, можно сказать — стационарный и не собирается Дину бросать.


Дина с сыном переехали к Борису в Москву. Здесь у супругов родилась дочь Ева. В 1990 году семья переехала в Израиль.

Совмещать роль мамы и успешной писательницы было сложно. Дети рисовали на ее рукописях, делали из листочков голубей. Иногда рисунки Бориса появлялись на черновиках Дины, но это еще было полбеды. А если это готовый вариант для издательства?


Многие годы Дина печатала свои повести… в туалете. В квартире был совмещенный санузел. В ванной стояла стиральная машина, на нее ставилась пишущая машинка. На унитаз клалась деревянная дощечка с подушечкой, чтобы было мягко. Вот такой почти отдельный «кабинет», пока кто-то из домашних не начинал кричать: «Ну выходи уже оттуда!»

Свой кабинет у писательницы появился только в пятьдесят лет, как и настоящая супружеская кровать в спальне, и большой обеденный стол. А в пятьдесят два года Дина Ильинична впервые села за руль, когда ее пожилым родителям понадобилась постоянная помощь.


Рубина продолжает радовать нас своим творчеством. Каждого творения мастера, имеющего остроумный стиль и яркие образы, поклонники по-прежнему ждут с нетерпением. Муж Дины Ильиничны всегда ее первый читатель. Супруги живут вместе уже сорок лет.

Дина Ильинична вспоминала, что роман о Ташкенте «На солнечной стороне улицы» она писала в полном изнеможении, работая по четырнадцать часов в день. Наконец поставила точку и рухнула в постель во втором часу ночи. Проснулась утром от того, что Борис, всю ночь читавший роман на кухне, поцеловал ее в макушку. Но ведь дочитал и оценил!

Несмотря на благополучную жизнь, в которой есть дети, внучка, друзья, любимый муж, писательница считает, что творческий человек обречен на одиночество. Ведь его внутренний мир буквально перенаселяют различные жизни. Главное, по ее мнению, для писателя — лист бумаги, где перевариваются и разрешаются все личностные глубинные проблемы.